Неточные совпадения
Выступили знакомые подробности: оленьи рога, полки
с книгами, зеркало печи
с отдушником, который давно надо было починить, отцовский
диван, большой стол,
на столе открытая
книга, сломанная пепельница, тетрадь
с его почерком.
— Ну, что же, спать, что ли? — Но, сняв пиджак, бросив его
на диван и глядя
на часы, заговорил снова: — Вот, еду добывать рукописи какой-то сногсшибательной
книги. — Петя Струве
с товарищами изготовил. Говорят: сочинение
на тему «играй назад!». Он ведь еще в 901 году приглашал «назад к Фихте», так вот… А вместе
с этим у эсеров что-то неладно. Вообще — развальчик. Юрин утверждает, что все это — хорошо! Дескать — отсевается мякина и всякий мусор, останется чистейшее, добротное зерно… Н-да…
Озябшими руками Самгин снял очки, протер стекла, оглянулся: маленькая комната, овальный стол,
диван, три кресла и полдюжины мягких стульев малинового цвета у стен, шкаф
с книгами, фисгармония,
на стене большая репродукция
с картины Франца Штука «Грех» — голая женщина,
с грубым лицом, в объятиях змеи, толстой, как водосточная труба, голова змеи —
на плече женщины.
Если оказывалась
книга в богатом переплете лежащею
на диване,
на стуле, — Надежда Васильевна ставила ее
на полку; если западал слишком вольный луч солнца и играл
на хрустале,
на зеркале,
на серебре, — Анна Васильевна находила, что глазам больно, молча указывала человеку пальцем
на портьеру, и тяжелая, негнущаяся шелковая завеса мерно падала
с петли и закрывала свет.
— Сейчас, — сказал ему князь, не поздоровавшись
с ним, и, обратясь к нам спиной, стал вынимать из конторки нужные бумаги и счеты. Что до меня, я был решительно обижен последними словами князя; намек
на бесчестность Версилова был так ясен (и так удивителен!), что нельзя было оставить его без радикального разъяснения. Но при Стебелькове невозможно было. Я разлегся опять
на диване и развернул лежавшую передо мной
книгу.
На столе перед
диваном в беспорядке стояли чашки
с простывшим недопитым кофе и лежала раскрытая
книга.
С давнего времени это был первый случай, когда Лопухов не знал, что ему делать. Нудить жалко, испортишь все веселое свиданье неловким концом. Он осторожно встал, пошел по комнате, не попадется ли
книга.
Книга попалась — «Chronique de L'Oeil de Boeuf» — вещь, перед которою «Фоблаз» вял; он уселся
на диван в другом конце комнаты, стал читать и через четверть часа сам заснул от скуки.
Особенно он увлекался чтением. Часто его можно было видеть где-нибудь
на диване или
на кровати в самой неизящной позе:
на четвереньках, упершись
на локтях,
с глазами, устремленными в
книгу. Рядом
на стуле стоял стакан воды и кусок хлеба, густо посыпанный солью. Так он проводил целые дни, забывая об обеде и чае, а о гимназических уроках и подавно.
Слушателями были: мальчик лет пятнадцати,
с довольно веселым и неглупым лицом и
с книгой в руках, молодая девушка лет двадцати, вся в трауре и
с грудным ребенком
на руках, тринадцатилетняя девочка, тоже в трауре, очень смеявшаяся и ужасно разевавшая при этом рот, и, наконец, один чрезвычайно странный слушатель, лежавший
на диване малый лет двадцати, довольно красивый, черноватый,
с длинными, густыми волосами,
с черными большими глазами,
с маленькими поползновениями
на бакенбарды и бородку.
Каверина, обвязанная платком, валялась
с больными зубами по постели и перелистывала какую-то
книгу, а Ступина, совсем одетая, спала у нее
на диване и сладко поводила во сне своими пунсовыми губками.
Далее, в углублении комнаты, стояли мягкий полукруглый
диван и несколько таких же мягких кресел, обитых зеленым трипом. Перед
диваном стоял небольшой ореховый столик
с двумя свечами. К стене, выходившей к спальне Рациборского, примыкала длинная оттоманка,
на которой свободно могли улечься два человека, ноги к ногам. У четвертой стены, прямо против
дивана и орехового столика, были два шкафа
с книгами и между ними опять тяжелая занавеска из зеленого сукна, ходившая
на кольцах по медной проволоке.
— Ну, теперь, сударыня, — продолжал Еспер Иваныч, снова обращаясь к Анне Гавриловне, — собери ты
с этого
дивана книги и картины и постели
на нем Февей-царевичу постельку. Он полежит, и я полежу.
Его самого интересовало посмотреть, что
с Неведомовым происходит. Он застал того в самом деле не спящим, но сидящим
на своем
диване и читающим
книгу. Вихров, занятый последнее время все своей Клеопатрой Петровной, недели
с две не видал приятеля и теперь заметил, что тот ужасно переменился: похудел и побледнел.
По третьей стене шел длинный
диван, заваленный
книгами, и кроме того,
на нем стояли без рамок две отличные копии: одна
с Сикстовой Мадонны [Сикстова Мадонна — знаменитая картина Рафаэля, написанная между 1515 и 1519 годами.
В комнате,
с тремя окнами
на улицу, стоял
диван и шкаф для
книг, стол, стулья, у стены постель, в углу около нее умывальник, в другом — печь,
на стенах фотографии картин.
А когда открыла глаза — комната была полна холодным белым блеском ясного зимнего дня, хозяйка
с книгою в руках лежала
на диване и, улыбаясь не похоже
на себя, смотрела ей в лицо.
Генеральский сын лежал
на диване с открытой перед ним
книгой и спал, когда я вошел к нему.
В единственной чистой комнате дома, которая служила приемною, царствовала какая-то унылая нагота; по стенам было расставлено
с дюжину крашеных стульев, обитых волосяной материей, местами значительно продранной, и стоял такой же
диван с выпяченной спинкой, словно грудь у генерала дореформенной школы; в одном из простенков виднелся простой стол, покрытый загаженным сукном,
на котором лежали исповедные
книги прихода, и из-за них выглядывала чернильница
с воткнутым в нее пером; в восточном углу висел киот
с родительским благословением и
с зажженною лампадкой; под ним стояли два сундука
с матушкиным приданым, покрытые серым, выцветшим сукном.
Из полуоткрытого стенного углубления
с дверцей виднелась аккуратно уложенная стопа
книг; несколько
книг валялось
на небольшом
диване.
Пришедши в свой небольшой кабинет, женевец запер дверь, вытащил из-под
дивана свой пыльный чемоданчик, обтер его и начал укладывать свои сокровища,
с любовью пересматривая их; эти сокровища обличали как-то въявь всю бесконечную нежность этого человека: у него хранился бережно завернутый портфель; портфель этот, криво и косо сделанный, склеил для женевца двенадцатилетний Володя к Новому году, тайком от него, ночью; сверху он налепил выдранный из какой-то
книги портрет Вашингтона; далее у него хранился акварельный портрет четырнадцатилетнего Володи: он был нарисован
с открытой шеей, загорелый,
с пробивающейся мыслию в глазах и
с тем видом, полным упования, надежды, который у него сохранился еще лет
на пять, а потом мелькал в редкие минуты, как солнце в Петербурге, как что-то прошедшее, не прилаживающееся ко всем прочим чертам; еще были у него серебряные математические инструменты, подаренные ему стариком дядей; его же огромная черепаховая табакерка,
на которой было вытиснено изображение праздника при федерализации, принадлежавшая старику и лежавшая всегда возле него, — ее женевец купил после смерти старика у его камердинера.
Едем долго ли, коротко ли, приезжаем куда-то и идем по коридорам и переходам. Вот и комната большая, не то казенная, не то общежитейская…
На окнах тяжелые занавески, посредине круглый стол, покрытый зеленым сукном,
на столе лампа
с резным матовым шаром и несколько кипсеков; этажерка
с книгами законов, и в глубине
диван.
Комната Ивана Петровича; тут его спальня, тут же и контора имения. У окна большой стол
с приходо-расходными
книгами и бумагами всякого рода, конторка, шкапы, весы. Стол поменьше для Астрова;
на этом столе принадлежности для рисования, краски; возле — папка. Клетка со скворцом.
На стене карта Африки, видимо, никому здесь не нужная. Громадный
диван, обитый клеенкой. Налево — дверь, ведущая в покои; направо — дверь в сени; подле правой двери положен половик, чтобы не нагрязнили мужики. — Осенний вечер. Тишина.
У Ежова
на диване сидел лохматый человек в блузе, в серых штанах. Лицо у него было темное, точно копченое, глаза неподвижные и сердитые, над толстыми губами торчали щетинистые солдатские усы. Сидел он
на диване с ногами, обняв их большущими ручищами и положив
на колени подбородок. Ежов уселся боком в кресле, перекинув ноги через его ручку. Среди
книг и бумаг
на столе стояла бутылка водки, в комнате пахло соленой рыбой.
Волынцев и к утру не повеселел. Он хотел было после чаю отправиться
на работы, но остался, лег
на диван и принялся читать
книгу, что
с ним случалось не часто. Волынцев к литературе влечения не чувствовал, а стихов просто боялся. «Это непонятно, как стихи», — говаривал он и, в подтверждение слов своих, приводил следующие строки поэта Айбулата...
Одна из гостиных в доме Сорина, обращенная Константином Треплевым в рабочий кабинет. Направо и налево двери, ведущие во внутренние покои. Прямо стеклянная дверь
на террасу. Кроме обычной гостиной мебели, в правом углу письменный стол, возле левой двери турецкий
диван, шкап
с книгами,
книги на окнах,
на стульях. — Вечер. Горит одна лампа под колпаком. Полумрак. Слышно, как шумят деревья и воет ветер в трубах.
С этой целью она сама поехала к толстяку и застала его по обыкновению лежащим
на диване и читающим
книгу.
Оставшись один, Хозаров целый почти час ходил, задумавшись, по комнате; потом прилег
на диван, снова встал, выкурил трубку и выпил водки. Видно, ему было очень скучно: он взял было журнал, но недолго начитал. «Как глупо нынче пишут, каких-то уродов выводят
на сцену!» — произнес он как бы сам
с собою, оттолкнул
книгу и потом решился заговорить
с половым; но сей последний, видно, был человек неразговорчивый; вместо ответа он что-то пробормотал себе под нос и ушел. Хозаров решительно не знал, как убить время.
Придя к себе, Ипполит Сергеевич зажёг лампу, достал
книгу и хотел читать; но
с первой же страницы он понял, что ему будет не менее приятно, если он закроет
книгу. Сладко потянувшись, он закрыл её, повозился в кресле, ища удобной позы, но кресло было жёсткое; тогда он перебрался
на диван. Сначала ему ни о чём не думалось, потом он
с досадой вспомнил, что скоро придётся познакомиться
с Бенковским, и сейчас же улыбнулся, припоминая характеристику, данную Варенькой этому господину.
В нем можно было разглядеть шкап
с книгами, большой
диван, еще кое-какую мебель, зеркало
на стене
с отражением светлого письменного стола и высокую фигуру, беспокойно метавшуюся по комнате из одного угла в другой, восемь шагов туда и восемь назад, всякий раз мелькая в зеркале.
Мягкие
диваны кругом трех стен, два шкафа
с книгами; большой письменный стол, покрытый зеленым сукном
с кистями по углам, хорошие шторы
на окнах, тяжелые занавесы
на дверях.
Зальце в три окна служило и спальней, и рабочей комнатой сыну: облезлый ломберный стол
с книгами, клеенчатый убогий
диван, где он и спал, картинки
на стенах и два-три горшка
с цветами, — все очень бедное и старенькое. Краска пола облупилась. Окурки папирос виднелись повсюду. Окна были заперты. Пахло жилой комнатой больного.
Нет больше веселой болтовни
на диване, нет и серьезных рассуждений и споров
с друзьями по поводу той или другой
книги или статьи.
Была поздняя ночь, когда они приехали. Марья Сергеевна поспешила в детскую, доктор
с Ширяевым вошли в кабинет.
На письменном столе были навалены медицинские
книги, пачками лежали номера «Врача» в бледно-зеленых обложках. Ширяев, потирая руки, прошелся по кабинету. Остановился перед большою фотографией над
диваном.
Но читать и в этот раз не мог и скоро
с книгою в руках заснул
на широком и мягком
диване, последним воспоминанием унося
с собою в сон картину снежного и мертвого мира, еле тронутого карандашом, чувство покорной затерянности в безбрежности его снегов и одинокого тепла от моего маленького защищенного крытого уголка.
Дописав эту заметку, отец Савелий окончательно сложил свою синюю
книгу, запер ее в шкаф и, улегшись
на свой
диван, покрыл лицо чистым цветным фуляром, который ему подала
с вечера протопопица.
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег
на диван, взял первую попавшуюся
с полки
книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.